Отец Иоанн не имел детей, не был связан необходимостью прокормления и воспитания. Он служил, служил и паки — служил. Проповедовал, проповедовал и паки — проповедовал. С момента прихода к нему всероссийской известности он путешествовал по всей стране, всюду принося дух апостольской ревности и апостольского чудотворства.

В отличие от него, отец Алексий никуда не путешествовал. Он сидел на месте, и храм, в котором он служил, был одним из самых маленьких и невзрачных во всей Москве. Он был семейный человек, и, когда отдавал последнее нищим, сердце его не раз сжималось болью о своей семье. «Чужим помогаю, а о своих не пекусь», — мучительно думалось ему в эти минуты. Как и кронштадтский пастырь, отец Алексий искал силы и вдохновения в молитве, наипаче — в литургии. Каждый день год за годом в его маленьком храме звонили к литургии. «Опять звонишь? — спрашивали соседи-настоятели. — Зря звонишь».

Но годы прошли, долгие годы почти одинокого подвижничества, замешанного на нищете и борьбе с тяжёлыми мыслями, и в храм потянулись люди.

Живя в миру, отец Алексий был очень близок по духу подлинному монашеству. Ведь монашество — это не только и не столько безбрачие и чёрные одежды. Это самопожертвование и любовь, это частая молитва о людях, со временем превращающаяся в молитву всегдашнюю. Живя так, Алексий Московский был един в духе с лучшими представителями предреволюционного духовенства. Старцы оптинские считали его своим. Серафим Саровский, к тому времени уже вошедший в небесный покой, наблюдал за его деятельностью и посылал к нему за помощью людей.

Одна женщина, доведённая до отчаяния житейскими трудностями, решила свести счёты с жизнью, для чего пошла в лес, прихватив верёвку. В лесу она увидела сидящего на пеньке благообразного старичка, сказавшего ей: «Это ты нехорошо задумала. Иди-ка в такой-то храм к отцу Алексию. Он тебе поможет». Удивлённая женщина побежала в указанный храм, и первым, что она увидела — была икона старичка, спасшего её от самоубийства. Это был святой Серафим. А храм этот — Никольский храм на Маросейке, где настоятелем был отец Алексий Мечёв.

Такой случай был не единственным. Но дело не только и не столько в чудесах. Дело в любви, без которой засыхают души человеческие; которую многие жадно ищут; которая является отличительным признаком для безошибочного узнавания учеников Христовых.

Никаких миссионерских путешествий, никаких написанных книг. Ничего внешне великого или грандиозного. И вместе с тем подлинная святость, подлинное сердцеведение, при котором батюшка, раскрыв ладошку, мог сказать духовным детям: «Все вы у меня вот где».

Он переживал о них, думал о них, склонив колени, усердно молился о них суетными днями и долгими ночами. Он действительно любил всех попавших в орбиту его молитвы, и они все были у него словно на ладошке со всеми своими страхами, трудностями, проблемами.

Таких людей не бывает много. Захоти любой среднестатистический батюшка унаследовать подобный образ жизни, а вслед за ним — благодатные дарования отца Алексия, порыв его утихнет и «бензин закончится» очень быстро. Далее может начаться «стук в моторе» и капитальный ремонт. Тайна подлинной святости сродни тайне истинной гениальности. Никогда не знаешь, почему дано тому, а не этому; почему у одного хватило верности, твёрдости, мужества, а у сотен других не хватило. Но запах святости должен быть доступен всякому духовному обонянию. И запах этот подсказывает нам то, что мы встречаемся с повторением того опыта, который был у Павла. А именно: И уже не я живу, но живёт во мне Христос (Гал. 2, 20).

Живёт Христос в отце Алексии, в отце Иоанне, в отце Серафиме.

Живут во Христе отец Алексий, отец Иоанн, отец Серафим.

Мы знаем об этом. И тепло, приносимое в души наши мыслями о святых, свидетельствует духу нашему о том, что, хотя мы и далеки от всегдашнего подражания друзьям Божиим, всё же совсем чужими мы ни им, ни Христу не являемся. Но сама теплота эта свидетельствует о том, что и работы много, и двигаться есть куда, и помощники, ранее нас прошедшие путь до конца, готовы прийти на помощь.

Ведь действительно, если в дни земной жизни никто от них не ушёл без утешения, то неужели сегодня, войдя в славу и умножив дерзновение, они откажут нам в помощи?

Не откажут. Правда, батюшка Алексий?