Вопрос о том, кто из апостолов займет место по правую руку Христа, возник еще до крестных страданий Спасителя. Сам Христос решил его так: «Кто хочет быть первым, тот пусть будет последним из всех и всем слугой» (Мк. 9: 35). Несмотря на это, отдельные христиане претендовали на высший авторитет в общинах единоверцев и в подкрепление претензий именовали себя: мы – Петровы или мы – Павловы. Похоже, они властно обозначали свое преемство: «Мы напрямую связаны с верховным апостолом. Старший из нас является его полномочным представителем. Даст Бог, станет и его преемником. Мы посмотрели, как живет ваша община, выслушайте же наши нарекания и распоряжения». Подобные инциденты разрушали единство церковной общины, и апостол Павел решительно выступил против: «Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас?» (1 Кор. 1: 13).

Апостолы Христовы понимали свою власть главным образом как служение. Их великое служение привлекало множество помощников. Рядом с апостолом Петром трудился евангелист Марк, рядом с Павлом – Лука. Помогал первоверховному Павлу и святой Тимофей. В свое первое миссионерское путешествие апостол Павел обратил Тимофея к вере Христовой. На второе и третье миссионерское путешествие Тимофей уже содействовал Павлу в деле проповеди. Первоверховный апостол поставил его епископом и назначил окормлять значительные церковные общины. Ему вручены были от апостола два именных послания. В посланиях к Тимофею ясно прозвучала забота апостола о церковном преемстве. Эти послания – одновременно верительная грамота и череда поручений, практических наставлений[1].

Мы читаем 1-е послание Тимофею и видим перед собой руководство к действию. Всматриваемся во 2-е послание, и перед нами разворачивается завещание великого апостола. Адресовано оно тому, кто становится преемником Павла в его служении. Первоверховный апостол предупреждает, что дальше Тимофею нужно с Божией помощью управляться самому: «Ты будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое. Ибо я уже становлюсь жертвою[2], и время моего отшествия настало» (2 Тим. 4: 5-6). Трудиться на земле апостолу Павлу уже совсем немного; заключенный под стражу за проповедь, он все больше живет грядущим днем Господним. Потому во 2-м послании от апостола Павла значится не обещание приехать к Тимофею, но просьба, чтобы Тимофей поспешил к Павлу (2 Тим. 4: 9).

А дальше очень личное и скорбное: «Димас оставил меня… и пошел в Фессалонику, Крискент в Галатию, Тит в Далматию; один Лука со мною. Тихика я послал в Ефес… При первом моем ответе никого не было со мною, но все меня оставили. Да не вменится им! Господь же предстал мне и укрепил меня, дабы через меня утвердилось благовестие… И избавит меня Господь от всякого злого дела и сохранит для Своего Небесного Царства» (2 Тим. 4: 10-18). Если бы мы прочли одни лишь сетования «узника Христова» на то, что сотрудники оставили его в трудные дни, это было бы по-человечески понятно. Однако апостол язычников, движимый Христовым смирением, добавил молитву: да не вменится в грех тем, кто оставил его! И еще: скорби узника сменились радостью, Господь дал ему утешение, наполнил силой мужественно выдерживать страдания и благовествовать.

Павловы строки отчетливо напоминают стихи псалмов: «Ближние мои отдалеча мене сташа… ищущи злая мне, глаголаху суетная… Вмале не пролияшася стопы моя… аз же незлобою ходих, Господи, избави мя». По неложному слову Библии, горечь тленной жизни Господь растворяет небесной радостью. Священное Писание исключительно реалистично, не обходит стороной страдания верующей души, но, прямо говоря о страдании, Дух Божий подает надежду, утешает, укрепляет[3]. Вот святой Павел готовится к близкому исходу и, тем не менее, усиленно заботится о своем служении, дает распоряжения о доставке нужных ему книг (2 Тим. 4: 13). Так сила Божия в немощи совершается.

Получивший утешение от Господа святой узник Павел в конце послания просит Тимофея приветствовать братьев и сестер, с которыми они вместе потрудились на благовестии. Потом опять звучит нотка печали. Правда, несколько иначе: «Ераст остался в Коринфе; Трофима же я оставил больного в Милите. Постарайся придти до зимы. Приветствуют тебя Евбул… и все братья. Господь Иисус Христос со духом твоим» (2 Тим. 4: 20-22). Среди драгоценных апостольских слов, бережно сохраненных Тимофеем, дважды повторяется до боли пронзительная просьба: чадо, приходи скорее!

Всем сердцем первоверховный апостол любил Тимофея и перед казнью надеялся увидеть возлюбленного духовного сына. А ведь рядом с Павлом были близкие по духу люди – из Римской Церкви, из духовных чад апостола. Что и говорить, сам евангелист Лука помогал своему наставнику в тяготах подконвойной жизни. Но, видимо, отношения с апостолом Тимофеем складывались какие-то совсем особые. К Тимофею апостол Павел обращался как к своему любимому чаду[4]. Глубокий знаток Писания владыка Кассиан (Безобразов) видел в святом Тимофее преемника апостола Павла по пастырскому служению[5]. Так слагалась золотая цепь апостольского преемства.

Диакон Павел Сержантов

Говорят, блаженная Ксения, проведшая многие дни своей жизни на Смоленском кладбище, часто ходила среди могил, повторяя странную фразу: «Кровь! Сколько крови!» Теперь нам понятен смысл этих слов. России предстояло умыться кровью, напиться крови, захлебнуться кровью в ходе революционного эксперимента, проведенного с планетарным размахом. Обычно о чем-то страшном, что пришлось пережить, люди говорят: «Это не должно повториться». Всматриваться в трагедии тяжело, разбираться в причинах и следствиях страшно. Лучше вот так, в порыве секундного ужаса, отвернуться от темы, тряхнуть головой, словно отгоняя страшное сновидение, и сказать: «Это не должно повториться».

Должно или не должно, это не нам решать. Если у исторического явления есть глубокие причины и если причины эти не то что не устранены, но даже не осознаны, то явление просто обречено на повторение. Вернее, люди обречены на повторное переживание однажды разразившейся беды. Вывод простой: хочется или не хочется, нравится или не нравится, но всматриваться в собственные трагедии и анализировать их придется.

Если в XVIII столетии святой человек предвидел потоки крови, имевшие пролиться в столетии XX-м, то дело ведь не только в прозорливости святого человека. Дело также и в тех исторических ошибках, которые, наслаиваясь и накапливаясь, готовы со временем слепиться в ком и, сорвавшись с горы, расплющить все, что на пути попадется. Мы не видим цельной картины мира. Наш взгляд выхватывает дробные его части, и сердце питается не ощущением целого, а осколками бытия. Поэтому в повседневности мы не способны ни на прозорливость, ни на глубокое предчувствие. Те же люди, которые вникали в глубинную суть процессов, почти в один голос предупреждали о грозовых тучах, собирающихся над Отечеством. Итак, урок номер один. История – не фатальный, заранее предсказанный процесс. Это живая ткань, образованная сцеплением свободно действующих воль. На историю можно и нужно влиять. А там, где она «вдруг» являет свой звериный облик и начинает пожирать ничего плохого не ждавших обывателей, – там обыватели виновны. Не потрудились, значит, распознать признаки времени, не потрудились и усилия приложить в нужном направлении.

Из всех виновных в революции, а как следствие – братоубийственной войне, репрессиях, гонении на Церковь, пока что названо только одно действующее лицо – интеллигенция. Она сама облегчила поиск виновных, поскольку слова осуждения прозвучали именно из уст ее лучших, прозревших посреди несчастий представителей. Интеллигенции ставится в вину ее безбытность, оторванность от народной жизни, филантропическая мечтательность. «Русскими быть перестали, западными людьми так и не сделались. Жар сердца истратили на влюбленность в чужую социальную мечту». Подобные «филиппики» в адрес профессуры, писателей и ученых можно продолжать и продолжать. Слова эти справедливы.

Революция стала плодом мысленного заблуждения, плодом уверования в ложь. А в любом народе функция переработки идей, различения добра и зла в области ума принадлежит не всем вообще, но представителям интеллигенции в первую очередь. Но справедливым будет заметить, что не на одной интеллигенции лежит тяжесть исторической ответственности.

Церковь Русская, то есть люди, ее составлявшие и наполнявшие, так ли уж свободны от ответственности? Неужели мы вправду думаем, что дело все в масонском заговоре, кознях германской контрразведки, пломбированном вагоне и прочем? Я лично так не думаю. Сама церковная жизнь наша в общих чертах несколько долгих столетий повторяла ошибки, свойственные интеллигенции. Вот слова человека, которого нельзя обвинить в нелюбви к Родине и в незнании ее истории: «Богословская наука была принесена в Россию с Запада. Слишком долго она оставалась в России чужестранкой. Она оставалась каким-то инославным включением в церковно-органическую ткань. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры. Богословская мысль отвыкла прислушиваться к биению церковного сердца. И у многих верующих создавалась опасная привычка обходиться без всякого богословия вообще, заменяя его кто чем: Книгою правил, или Типиконом, или преданием старины, бытовым обрядом или лирикой души. Душа вовлекается в игру мнимостей и настроений» (Флоровский Г. Пути русского богословия). Если уж церковное сознание отвлечено от трезвого пути отцов в сторону «мнимостей и игры настроений», то кто способен будет противостать мысленным соблазнам и разукрашенной лжи?!

Церковь боролась за истину и противостояла лжи, видела надвигающуюся беду и предупреждала верных чад. Но делалось это не в стройном порядке и не единым фронтом. Борцы были похожи, скорее, на одиноких защитников Брестской крепости, воевавших до конца, и умирали за истину. Иногда их встревоженный голос и их подчеркнутое одиночество были до неразличимости подобны близкому к отчаянию одиночеству ветхозаветных пророков. Те кричали во весь голос и приходили в ужас от того, что их не понимали. Было подобное и в нашей истории.

Ну, а потом пришла беда. Пришла вначале так, что всем казалось: стоит завтра проснуться, и все будет по-старому. Но просыпались – а лучше не становилось. Становилось хуже, и уже боялись ложиться спать, а, уснувши, не хотели просыпаться.

Смерть стала привычной, голод стал обыденным, в человеке уже трудно было признать существо, сотворенное «по образу и подобию Бога». И полилась кровь. Мы далеки от мысли, что все убиенные и замученные святы. Голгофа убеждает нас в этом. Два злодея, одинаково наказанных за одинаковые злодеяния, висят по обеим сторонам от Безгрешного Иисуса. Оба рядом с Мессией, оба в муках заканчивают жизнь. Казалось бы, их загробная участь должна быть одинакова. Но вместо этого одному обещано в сей же день быть со Христом в раю, а другой вынужден разрешиться от тела и продолжить муку, теперь уже только душевную.

Само по себе страдание не спасает. И «если кто подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться» (2 Тим. 2: 5). За Христа страдали не все. Кто-то страдал за свои грехи, кто-то платил за свои ошибки, многим пришлось платить за чужие ошибки и за чужие, столетиями накопившиеся грехи. Разобраться в этом хитросплетении судеб нам не дано – не под силу. Бог один знает все. Мы же, не зная все о всех, знаем многие имена людей, действительно умерших за Господа: тех, кто перед расстрелом молился; кто терпеливо переносил ссылки и тюрьмы; кто не озлобился; кто и по смерти жив и совершает чудеса. Это великая княгиня Елисавета, до последнего вздоха перевязывавшая раны тем, кто вместе с ней был сброшен в шахту под Алапаевском. Это Киевский митрополит Владимир, благословивший убийц пред своим расстрелом. Это архиепископ Фаддей, утопленный палачами (!) в выгребной яме. Это еще многие сотни и тысячи священников, монашествующих и мирян, с чьими жизнеописаниями стоит знакомиться, ибо они – мученики Господни, и знакомиться долгие годы, ибо много их.

Им во многом было тяжелее, чем мученикам древности. Те часто жили в ожидании гонений, внутренне готовились к ним, как к вполне реальному, а то и неизбежному исходу земной жизни. Наши же страдальцы в большинстве случаев и представить не могли, что их православное Отечество станет одним большим концлагерем, а некоторые еще вчера верующие соседи – палачами и предателями.

В войне немалую роль играет фактор внезапности. Обескуражить противника, напасть неожиданно почти всегда означает смять его ряды, обратить его в бегство. В духовной войне законы те же. Лукавый долго готовился и внезапно напал. Но смял и обратил в бегство далеко не всех. Даже те, кто не верил в катастрофу, не был к ней приготовлен, быстро избавились от иллюзий, поправили фитили в светильниках и приготовились к смерти.

***

«Вот ты попал в руки врага, – писал Сенека Луцилию, – и он приказал вести тебя на смерть. Но ведь и так идешь ты к этой цели!»

Красивая мысль, с которой трудно спорить. К смерти нужно готовиться всю жизнь. Только вот есть у красивых мыслей свойство улетучиваться при приближении настоящей боли, реальной угрозы, подлинного страдания. Да и народ наш, прошедший через огненное испытание, вовсе не принадлежал к школе стоиков, равно как и к любой другой философской школе. У терпения и мужества нашего народа иные корни – евангельские. Отсюда же та неистребимость народной жизни, которая неизменно возрождалась после жестоких испытаний до сих пор и обещает надежду на полнокровное бытие в будущем. Именно память о новомучениках и молитвенное общение с ними способны сообщить Русской Церкви особенную глубину и мудрость, необходимые для творческого решения проблем, стоящих перед лицом современности.

Мы представляем себе их лица на пожелтевших фотографиях, когда читаем в Писании о тех, что «замучены были, не приняв освобождения, дабы получить лучшее воскресение; другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча» (Евр. 11: 35–37).

***

В отношении новомучеников можно совершить две страшные ошибки. Первая именуется преступным забвением, при котором никто особо не помнит о трагическом прошлом и живет так, словно ничего не случилось. Вторая ошибка более опасна, поскольку более похожа на истину. Назовем ее так: превозношение чужими заслугами. Это когда мы недрожащим голосом гордо заявляем, что, дескать, велика наша вера и Церковь наша велика (между строк подразумевается, что и сами мы велики), раз такие испытания пережили и перетерпели.

Почитание новомучеников не должно мешать оставаться вопросу: да как же это все могло произойти в православной стране?!

Это почитание должно совершаться с содроганием при мысли о величине страданий и масштабе гонений.

И еще один вопрос должен звучать коли не вслух, так в совести: а мы сегодня все ли правильно делаем? Не ждет ли и нас очередное огненное испытание? Ошибки наши не придется ли омывать своей кровью тем, кто придет после нас?

И лишь после того, как вопросы эти прозвучали, мнится мне, можно порадоваться. Ибо мы «приступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех – Богу, и к духам праведников, достигших совершенства» (Евр. 12: 22–23).

Протоиерей Андрей Ткачев

Преподобный Максим^[1] родился в 580 году в знатной константинопольской семье^[2]. Обладая выдающимся умом и редкими способностями к высоким философским размышлениям, получил блестящее образование и избрал карьеру политика. В 610 году, когда на престол взошел император Ираклий, он оценил значимость Максима и его христианские добродетели и сделал своим первым секретарем.

Однако слава, власть и богатство не смогли угасить в Максиме желание, которое он лелеял в своем сердце c юности, – вести жизнь, соответствующую истинной философии. Через три года он оставил должность и пустые почести мира сего и стал монахом в обители Богородицы в Хрисополе под Константинополем.

Превосходно подготовленный к духовной брани размышлениями над Священным Писанием и изучением отцов Церкви, преподобный Максим быстро восходил по лестнице добродетелей, ведущей к блаженному бесстрастию. Он умело обуздывал c помощью аскезы порывы вожделения, мягкостью гасил в себе раздражительность, освобождая таким образом душу от тирании страстей, питал ум молитвой, постепенно поднимаясь к высотам созерцания. В тишине кельи преподобный Максим, склонившись над бездной сердца, созерцал в себе самом великую тайну нашего спасения. Ту тайну, в которой Слово Божие, направляемое бесконечной любовью к людям, снизошло до единения c нашей природой, отделенной от Бога и расколотой в себе самой нашим самолюбием, снизошло, чтобы восстановить в ней целостность, чтобы среди людей воцарился гармоничный союз братского милосердия и чтобы людям открылся путь единения c Богом, ибо «Бог есть любовь» (1 Ин. 4: 16).

Проведя десять лет в безмолвии, преподобный Максим вместе c учеником Анастасием перебрался в маленький монастырь святого Георгия в Кизике. Там он положил начало своим первым произведениям: аскетическим трактатам о борьбе со страстями, о молитве, бесстрастности и святом милосердии. В 626 году совместное наступление персов и аваров на Константинополь (отраженное благодаря чудесному вмешательству Божией Матери^[3]) вынудило монахов покинуть обитель.

Для преподобного Максима настал новый период жизни – скитания ради истины. Отныне он должен был и поступками, и в произведениях нести свидетельство о Божественном милосердии в византийский мир, оказавшийся на грани катастрофы из-за персидских набегов. Некоторое время преподобный Максим провел на Крите, где начал борьбу за православную веру, выступив против монофизитских богословов. Затем перебрался на Кипр и в 632 году окончательно поселился в Карфагене.

В этом городе он познакомился со святителем Софронием (память 11 марта), большим знатоком монашеских традиций, богословом, уважаемым за приверженность Православию. Святой Максим стал его духовным учеником. Софроний жил в Евкратском монастыре вместе c другими монахами, бежавшими из Палестины после взятия Иерусалима персами.

На протяжении всего этого периода (626–634) преподобный Максим, прежде чем вступить в борьбу за веру, смог глубоко, как никто до него, разработать учение об обожении, взяв за основу философские и богословские принципы православной духовности. Его творения представляют собой глубокие и сложные трактаты о Божественной литургии, о трудных местах Священного Писания и неясных выражениях у Дионисия Ареопагита и святителя Григория Богослова. В них преподобный Максим возводит грандиозную богословскую систему. Согласно ей, человек, помещенный Богом в этот мир, чтобы быть священником космической литургии, призван собирать смыслы (logoi) всех существ, чтобы преподносить их Божественному Слову, их Первопричине, в диалоге свободной любви. Таким образом человек исполняет предназначение, ради которого и был создан: то есть, осуществляя союз c Богом, приводит также всю вселенную к ее совершенству во Христе-Богочеловеке^[4].

Когда на престол взошел император Ираклий, он направил усилия на реорганизацию пошатнувшейся империи и на подготовку контратаки против персов, проведя ряд административных и военных реформ. Особенное внимание Ираклий уделил восстановлению христианского единства, чтобы предотвратить переход монофизитов на сторону персов или арабов. Константинопольский патриарх Сергий получил от императора задачу найти для этой цели компромиссную догматическую формулу, способную удовлетворить монофизитов, не отрицая при этом Халкидонский собор. Патриарх предложил учение о моноэнергизме, согласно которому человеческая природа Христа оставалась пассивной и нейтральной, так как ее собственное естество было поглощено энергией Слова Божия. На самом деле речь шла о том же монофизитстве, но немного завуалированном, то есть термин «природа» был заменен на термин «энергия».

В 630 году император назначил Кира Фасисского патриархом Александрийским, поставив перед ним задачу объединиться c монофизитами, которых было особенно много в Египте.

Уния была подписана (633), и в александрийских тавернах народ хвалился, что монофизиты победили халкидонитов. Тогда святитель Софроний, единственный, подал голос в защиту двух природ Христа. Он направился в Александрию к Киру, который, желая избежать открытой борьбы, направил его к Сергию в Константинополь. После долгих и безрезультатных дискуссий Софронию запретили дальнейшие дебаты о природах и энергиях.

Вернувшись в Палестину, он был принят народом как защитник Православия и избран патриархом Иерусалимским. В это время арабы продолжали вторжение и стояли на пороге целого ряда крупных завоеваний, поставивших судьбу империи под серьезную угрозу. Сразу после интронизации святитель Софроний опубликовал окружное послание, в котором указал, что каждая природа наделена собственной энергией и Христос имеет одно Лицо, но две природы и, соответственно, два действия (энергии).

Преподобный Максим Исповедник

Тем временем преподобный Максим оставался в Карфагене и потихоньку втягивался в догматическую борьбу в поддержку духовного отца. Не нарушая запрета на тему о двух энергиях, он тонко проводил мысль, что «Христос по-человечески совершает то, что есть Божественное (совершая чудеса) и по-Божественному – то, что есть человеческое (Животворящие Страсти)»^[5] . Но когда в 638 году Ираклий издал эдикт, подтверждающий запрещение дискутировать о двух энергиях и предписывающий всем исповедовать единую волю во Христе (то есть монофелитство), Максиму пришлось оставить уединение и публично выступить, проповедуя истину. Поскольку святитель Софроний умер в том же году, надежды всех обратились к святому Максиму – самому авторитетному исповеднику Православия. Так же, как во времена святителя Афанасия Александрийского или святителя Василия Великого, спасение истинной веры зависело теперь от одного человека.

В обширной корреспонденции, адресованной папе Римскому, императору и влиятельным лицам империи, а также в глубочайших по мысли трактатах премудрый Максим показал, что Слово Божие, имея любовь и бесконечное уважение к Своему творению, восприняло человеческую природу во всей ее целостности, никак не умалив ее свободу. Будучи волен уклониться от страданий, Христос добровольно пошел на них как человек. По воле и замыслу Божиим, Он открыл нам Своими покорностью и послушанием путь ко спасению (ср.: Мф. 26: 39). Человеческой свободе, совершенным образом объединенной c абсолютной свободой Божией в Лице Христа, было благодатью возвращено ее естественное движение к единению c Богом и другими людьми. Все то, что преподобный Максим познал благодаря своему молитвенному и созерцательному опыту, он смог теперь изложить, основывая учение об обожении человека на богословии Боговоплощения. Никакой другой отец Церкви прежде не заходил так далеко в исследовании человеческой свободы и ее единения c Богом, будь то в Лице Христа или у святых. Преподобный Максим дал наиболее полное изложение православной доктрины о Боговоплощении. Спустя еще некоторое время святому Иоанну Дамаскину осталось только изложить ее более доступным языком, чтобы передать следующим поколениям как непреложную традицию.

Сергий Константинопольский умер в 638 году, а новый патриарх Пирр оказался ярым поборником новой ереси. Тем не менее, несмотря на притеснения, большая часть христиан сопротивлялась выполнению императорского декрета. Незадолго до смерти, в 641 году, Ираклий был вынужден признать свое поражение в религиозной политике. Пирр впал в немилость во время смены власти и бежал в Африку.

В Карфагене он выступил оппонентом преподобного Максима во время публичной дискуссии о Лице Христа (645). Излагая тайну нашего спасения c непреложно твердой аргументацией, святой монах добился того, что патриарх признал свои ошибки. В заключение Максим предложил лично отправиться в Рим и там, перед гробницей апостолов, предать анафеме монофелитство. Однако немного времени спустя Пирр, как «пес», вернулся «на свою блевотину» (2 Пет. 2: 22) и бежал в Равенну. Папа Феодор тотчас запретил его в служении и осудил за ересь его преемника на Константинопольской кафедре Павла.

Политическая ситуация после завоевания Египта арабами стала более чем когда-либо непрочной. Поэтому император Констант II (641–668) опасался открытого разрыва c Римом и в ответ на вмешательство папы издал Типос (648), в котором любому христианину под страхом сурового наказания запрещалось дискутировать о двух природах и двух волях. Затем начались преследования и гонения на православных, в особенности на монахов и друзей преподобного Максима.

Исповедник встретился в Риме c новым папой Мартином I (память 13 апреля), который был твердо настроен поддерживать правую веру. По его инициативе в 649 году был созван Латеранский собор, осудивший монофелитство и отменивший императорский эдикт. В высшей степени раздраженный таким противостоянием, император направил в Рим экзарха во главе армии (653). Они арестовали больного и бессильного папу и, жестоко c ним обращаясь, доставили в Константинополь. Там его судили как преступника, подвергли публичному оскорблению и сослали в Херсонес. В сентябре 655 года святой Мартин Исповедник скончался.

Преподобный Максим также был арестован незадолго до папы Мартина, вместе со своим верным учеником Анастасием и папским апокрисиарием, также носившим имя Анастасий (память 20 сентября). Максим провел несколько месяцев в тюрьме, а после предстал перед тем же судом, который столь сурово обошелся со святым епископом Рима. Процесс над главой Православия хотели представить как политическое дело, поэтому Максима обвинили в выступлении против императорской власти и пособничестве арабам, завоевавшим Египет и другие африканские территории. Затем Максима осудили за то, что он своим учением вносит раскол в Церковь. Пребывая духом в Боге и исполненный милосердия к своим врагам, святой c невозмутимым спокойствием отвечал на клевету, объясняя, что не исповедует никакого особенного учения. Он заявлял, что готов скорее порвать общение со всеми Патриархатами и даже умереть, чем пойти на сделку c собственной совестью и предать веру. Все трое обвиняемых были приговорены к ссылке: Максим был отправлен в Визию (во Фракии), его ученик Анастасий – в Перверу, а другой Анастасий – в Месемврию. И хотя их жизнь преисполнилась всяческих лишений, они не утратили радости, страдая во имя Господа в ожидании воскресения.

Узнав во время этого судебного процесса, что новый папа Евгений I готов принять компромиссную формулировку, предполагающую наличие третьей энергии во Христе, преподобный Максим написал догматическое письмо. Этот поступок привел к тому, что римский народ взбунтовался и принудил папу обойтись без императорского согласия на его интронизацию. Тогда император понял, что не сможет подчинить себе христиан, пока не победит Максима, и послал к нему епископа Феодосия c двумя опытными придворными. Страдания в ссылке и долгое тюремное заточение нисколько не ослабили самообладания святого исповедника. Он без труда опроверг все их аргументы, вновь изложил православное учение и со слезами призвал императора и патриарха покаяться и вернуться к правой вере. После каждого ответа святого посланники императора бросались на него c яростью диких зверей, осыпая оскорблениями и покрывая плевками.

Затем преподобный Максим был переведен в Перверу, где шесть лет оставался в заточении вместе c Анастасием. В 662 году он вновь предстал на суде перед Константинопольским патриархом и его синодом. Ему задали вопрос: «Так к какой Церкви ты принадлежишь: Константинопольской? Римской? Антиохийской? Александрийской? Иерусалимской? Ибо видишь – все они едины c нами». Исповедник отвечал: «Кафолическая Церковь есть правое и спасительное исповедание веры в Бога всяческих». В ответ на угрозу смертной казни он сказал: «Пусть исполнится то, что прежде всякого века определено обо мне Богом, и принесет Ему славу, определенную прежде всякого века»^[6] . Осыпав Максима и его спутников проклятиями и оскорблениями, члены церковного суда передали префекту города, который определил им в качестве наказания бичевание и отсечение органов исповедания – языка и правой руки. Всех в крови, святых провели по городским улицам, а затем префект приказал заточить их в разных крепостях в Лазике на далеком Кавказе.

Именно здесь 13 августа 662 года в возрасте 82 лет в крепости Схимар преподобный Максим окончательно соединился со Словом Божиим, Которое он так любил и Животворящим Страстям Которого подражал своим исповеданием веры и мученичеством. По преданию, каждую ночь три лампады – символ Святой Троицы – сами собой зажигались над его гробницей. Святая десница преподобного Максима находится в монастыре святого Павла на горе Афон.

Составитель — иеромонах Макарий Симонопетрский,
адаптированный русский перевод — издательство Сретенского монастыря

Подобно Антонию Великому в Египте, святой Евфимий[1] несколькими десятилетиями позже стал вдохновителем и основоположником широкого монашеского движения, разлившегося по всем пустыням Палестины.

Родители святого долгое время оставались бездетными. Наконец их молитвы принесли добрый плод: Господь даровал им сына, который родился в 378 году в городе Мелитине в Малой Армении. Его рождение было предзнаменованием того радостного и мирного времени, которое вскоре наступило в Церкви после 40 лет страданий от арианской ереси и гонений[2].

Когда мальчику было 3 года, его отец умер, и мать привела сына к епископу Евтрию. Тот сразу распознал печать благодати Божией на этом ребенке, крестил его и вскоре сделал чтецом в своей церкви. Будущий святой воспитывался в доме епископа в духе добродетели, умеренности и почитания Священного Писания. Очень рано он был приучен со страхом Божиим совершать богослужение в урочные часы и непрестанно молиться в сердце. Мальчик выходил из дома только для того, чтобы посетить подвизавшихся в округе монахов.

Каждый год время от Богоявления до Пасхи преподобный Евфимий проводил в пустыне, живя в одиночестве и безмолвии, подобно пророку Илии и святому Иоанну Крестителю. Так он просиял во всех добродетелях и уже в 19 лет был рукоположен в священный сан и поставлен начальником над всеми монастырями епархии.

Около десяти лет преподобный Евфимий усердно исполнял эту должность. Но, видя, что почести препятствуют возрастанию в добродетели, он ушел в Иерусалим, желая подражать житию Господа нашего Иисуса Христа и тем испытаниям, которые Он претерпел в пустыне. Преподобный Евфимий поселился близ Фаранской лавры, основанной столетием раньше преподобным Харитоном (память 28 сентября). Живя в уединенной келье и свободный от всех забот, кроме угождения Богу постами и молитвами, преподобный Евфимий плел корзины из пальмовых листьев, чтобы никого не обременять заботой о себе. В это время между преподобным Евфимием и подвизавшимся поблизости другим отшельником, преподобным Феоктистом (память 3 сентября), возникла столь глубокая духовная близость, что у них все стало общим – мысли и образ жизни, словно они были одной душой в двух телах. Однако преподобный Евфимий превосходил преподобного Феоктиста кротостью и смирением, поэтому Господь сделал более явной Свою милость к нему и во всем даровал ему первенство.

Оба подвижника каждый год уходили на весь Великий пост в Кутилийскую пустыню близ Мертвого моря. Однажды Господь привел их к замечательной пещере, находившейся на склоне утеса. Они тотчас сделали ее своим жилищем и превратили в церковь Божию, освятив молитвами и песнопениями. Там они прожили некоторое время в полной безвестности, питаясь только произраставшими вокруг дикими травами.

Впоследствии подвижников нашли местные пастухи, и с тех пор жители близлежащей деревни почитали за честь заботиться о пропитании людей Божиих, а монахи Фаранской лавры стали посещать их и многие желали поселиться в этом месте. Преподобный Евфимий хотел оставаться свободным от каких-либо привязанностей, и, поскольку это место было слишком тесным для устройства лавры c отдельными кельями, он основал общежительный монастырь у подножия утеса и поставил игуменом преподобного Феоктиста. Сам же преподобный Евфимий всю неделю проводил один в пещере, превращенной в часовню, а в субботу и воскресенье, когда все братия собирались на всенощную и Божественную литургию, исполнял обязанности духовного отца и наставлял их. Так преподобный Евфимий непрерывно возрастал в близком общении c Богом, Который даровал ему способность творить чудеса.

Однажды, в 420 году, к святому явился предводитель некоего бедуинского племени, которого звали Аспевет, что значит «глава конницы». Во время преследований христиан в Персии он помогал им бежать в Римскую империю. Аспевету было видение, и он привел к преподобному Евфимию больного сына. Тот исцелил ребенка, осенив крестным знамением. Варвары, видевшие это чудо, были потрясены. Они бросились к ногам подвижника, умоляя наставить их в учении, которое дает человеку власть над смертью, и просветить их светом святого крещения. Некоторые из них тоже стали учениками преподобного Евфимия, а их предводитель, нареченный Петром, сделался пламенным проповедником христианства среди рассеянных по всей Палестине бедуинов.

Это чудесное исцеление принесло преподобному Евфимию всеобщую известность. Отовсюду к нему толпами стекались больные. Это мешало святому пребывать в уединении, и, невзирая на увещевания преподобного Феоктиста и других братий, он решил уйти в еще более далекую пустыню – Руву. Там находилась древняя еврейская крепость Массада. Он взял c собой только одного ученика, Дометиана[3] , который тоже был родом из Мелитины. Так преподобный Евфимий провел несколько лет в разных местах, но каждый раз его чудеса привлекали к нему новых учеников, и он основывал новые монастыри. Затем он вернулся в те места, где подвизался преподобный Феоктист, и вместе c Дометианом поселился в пещере на небольшом холме посреди пустынной равнины Сахель.

Через некоторое время Аспевет-Петр привел к нему множество сарацин, желавших принять крещение. Эти волки пустыни превратились в духовных овец Христовых и не хотели более покидать святого. Они раскинули шатры поблизости, и впоследствии их стан превратился в городок, а его епископом стал Петр. Преподобный Евфимий продолжал отправлять всех приходивших к нему и желавших жить близ него в монастырь преподобного Феоктиста. Но затем Господь явился преподобному Евфимию в видении и повелел отныне самому принимать учеников и основать лавру, устроенную по образцу Фаранской.

В новой лавре отшельники пребывали в безмолвии в течение всей недели, живя уже не в пещерах, а в кельях, построенных Петром и сарацинами. На воскресной всенощной они собирались вокруг своего пастыря и духовного отца в церкви, которая была освящена в 428 году святым архиепископом Иувеналием (память 2 июля).

Однажды, когда преподобный Евфимий служил Божественную литургию вместе c диаконом Дометианом, c небес на алтарь сошел огонь, осенивший обоих, подобно покрову. Так Божественная благодать просветила духовные очи преподобного Евфимия – c этих пор он мог ясно различать, кто достоин подходить к святому причастию, а кто принимает его на душу, отягощенную грехами, себе в осуждение. Он также получил дар распознавать тайны сердца и предвидеть будущее.

Несмотря на постоянную нужду, преподобный Евфимий был гостеприимен и щедр ко всем приходившим в его лавру. Однажды по молитве святого пустая кладовка наполнилась хлебом, которого оказалось достаточно, чтобы накормить 400 паломников, прибывших из Армении посетить соотечественника. На протяжении трех месяцев запас не истощался. Человек Божий совершал многочисленные чудеса и всегда прибавлял к ним наставления о послушании, о смиренном пребывании в тех условиях, которые дал нам Господь, и о покаянии. Благодать, изливавшаяся на учеников преподобного Евфимия и на других людей, всегда служила для их укрепления и возрастания в добродетели.

Во всем преподобный Евфимий был совершенным образцом евангельского поведения. В беспокойные времена между Ефесским (431) и Халкидонским (451) соборами он был для христиан верным мерилом истины и столпом Православия. На оба собора он отправил учеников, и они сыграли видную роль в принятии решений. По окончании Халкидонского собора самозванец по имени Феодосий сумел на 20 месяцев захватить Иерусалимский патриарший престол. Он склонил к монофизитству большую часть палестинских монахов, для которых тонкая богословская терминология соборных постановлений была малопонятной. Только преподобный Евфимий и его ученики поддерживали Православие, невзирая на угрозы и выдвигавшиеся против них обвинения в несторианстве. Как некогда святость преподобного Антония, так и очевидная святость преподобного Евфимия была доказательством истинности его учения.

Императрица Евдокия (память 13 августа), вдова Феодосия II, поселившаяся в Палестине, тоже поначалу склонялась на сторону противников собора. Но потрясенная несчастьями, которые обрушились на ее семью во время взятия Рима, она осознала свое заблуждение. Желая снова вступить в евхаристическое общение c Церковью, она отправила посланцев к преподобному Симеону Столпнику, подвизавшемуся в окрестностях Антиохии (память 1 сентября). Тот призвал императрицу скорее вернуться к Православию и передал ей такие слова: «Зачем, имея источник вблизи, пренебрегаешь им и тщишься почерпнуть той же воды издалека: у тебя есть человек Божий Евфимий. Следуй его учению – и спасешься». Тогда Евдокия велела построить для себя башню близ лавры и поселилась в ней, внимая наставлениям преподобного Евфимия, как будто бы они исходили из уст Самого Господа. Впоследствии она стала стойкой защитницей веры и осыпала Палестину щедрыми дарами, строила церкви, монастыри и приюты.

Почтенный подвижник, обремененный летами, но весь воодушевленный тем внутренним горением, которое исходит от Святого Духа, вел к Царству Небесному многочисленных учеников. Среди них были такие выдающиеся представители монашества, как преподобный Савва (память 5 декабря), преподобный Кириак (память 29 сентября), преподобный Герасим (память 4 марта) и многие епископы. В возрасте 90 лет преподобный Евфимий покинул пещеру, чтобы навестить преподобного Феоктиста. Он успел застать последние минуты жизни друга, совершил погребение и назначил нового игумена.

Господь заранее открыл святому и время его собственной смерти. Однако он никому не говорил об этом до того дня, когда, по своему обыкновению и вопреки преклонному возрасту, должен был удалиться в пустыню на время Великого поста. На всенощной в день памяти преподобного Антония Великого святой собрал учеников и дал им последнее наставление: «Более всего храните, как основание и цель всякого доброго дела, чистую любовь, которая есть совокупность совершенства (Кол. 3: 14). Всякая добродетель укрепляется любовью и смирением c помощью опыта, времени и благодати. Но любовь выше смирения, ибо Слово Божие ради Своей любви к нам добровольно смирило Себя и стало человеком, как и мы». Преподобный Евфимий также заповедал своим чадам за все благодарить Бога во всякое время, прежде всего за то, что Он призвал их от суеты мира и дал им святую жизнь, уподобляющую их ангелам. Затем он попросил избрать ему преемника, возвестил о скорой смерти Дометиана и о том, что лавра станет общежительным монастырем (482). Преподобный Евфимий показал братиям место, где следовало построить церковь и братские корпуса, и заповедал не оставлять обычай странноприимства, утешать братий, которые претерпевают искушение, и помогать им, а также c усердием исполнять все положенные богослужения.

После этого преподобный Евфимий в течение трех дней пребывал один в алтаре церкви и почил в мире 20 января 473 года с лицом совершенно безмятежным и совсем светлым, более похожим на ангельский лик, чем на человеческий.

Через семь дней скончался и Дометиан, который был верным учеником преподобного Евфимия в течение 50 лет и дал обет оставить земную жизнь через неделю после старца. Великое множество монахов, священников и мирян собралось на погребение отца пустыни Евфимия. Тогда произошли многочисленные чудеса, которые еще долгое время совершались на могиле преподобного Евфимия, высеченной на месте его пещеры. Вся Церковь сразу стала почитать преподобного Евфимия как одного из величайших отцов. Проведя всю жизнь в уединении, он, тем не менее, всегда был опорой веры, проповедником, законодателем общежительного монашества и сосудом благодати Божией.

Составитель — иеромонах Макарий Симонопетрский,
адаптированный русский перевод — издательство Сретенского монастыря

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

В сегодняшний день мы совершаем память преподобного Саввы Сторожевского, прославившегося среди людей как усердный монах и рассудительный духовник.

Где был рожден святой Савва и кто были его родители – неизвестно. Все дошедшие до нас сведения повествуют только о его монашеском житии. Известно, что большую часть жизни святой Савва прожил под водительством Сергия Радонежского в Свято-Троицком монастыре. Со временем он был избран духовником братии, включая самого Сергия, а после кончины преподобного Сергия († 1392) некоторое время возглавлял его обитель, пока избранный в игумены Никон пребывал в затворе.

Будучи монахом, святой Савва любил уединение и избегал праздных бесед. Он много трудился. И хотя для окружающих казался человеком простоватым, на деле разумом духовным превосходил многих, считающих себя мудрецами. Как повествует житие, «всякое о Христе благое изволение от святого этого старца исходило. Прежде всех входил в церковь и последним уходил, со страхом Божиим стоял, выполняя правило пения, и такое умиление было у него, что он не мог удерживаться от великого плача и рыдания во время божественной службы»^[1].

Святой Савва был духовным отцом вдовы князя Дмитрия Донского – Евдокии (в монашестве Евфросинии, основательницы московского Сретенского монастыря) и их третьего сына – Юрия Дмитриевича. Юрий и уговорил Савву перейти на жительство в Дмитровские земли и поселиться на месте, называемом Сторожи, что близ Звенигорода.

По летописям, около 1395 года преподобный Савва благословил князя Юрия на поход в Волжскую Булгарию, который завершился полной победой и взятием 14 городов, включая Великий Булгар, Джуке-Тау и Казань. Сразу после похода появились средства на грандиозное строительство, которое было произведено в Звенигороде с 1396 по 1405 годы. Из камня были возведены храмы: Успения на Городке в Звенигородском Кремле, затем Троицкий собор в монастыре преподобного Сергия и наконец храм Рождества Богородицы в монастыре Саввино-Сторожевском. В росписях этих древнейших каменных храмов Московского региона участвовал преподобный Андрей Рублёв. По благословению святого Саввы он написал иконы для иконостаса, которые известны сейчас как «Звенигородский чин», поражающий своей строгостью и светлостью образов. Иконы Рублева «Святая Троица», «Спас в силах», «Апостол Павел» отрывают внимание человека от земного и возводят «горе» – к небесному.

 

Возрастание обители, умножение братства, создание уникальных архитектурных и иконописных форм были связаны, прежде всего, с личностью самого святого Саввы. Он притягивал своим трудолюбием, строгостью к себе и любовью к другим. Как чадолюбивый отец, он всех принимал и учил добродетельному житию.

Преставился преподобный в 1407 году. На Московском церковном соборе в 1547 году он был канонизирован как чудотворец. Мощи его находились в Звенигороде до Октябрьской революции. В 1919 году рака с мощами была вскрыта, и до начала 1930-х годов мощи преподобного Саввы хранились на Лубянке, после были переданы одному жителю Звенигорода, затем – в 1985 году – в Даниловский монастырь, а в 1998-м торжественно перенесены в соборный храм Саввино-Сторожевского монастыря, где и хранятся по настоящее время.

Святой Савва окончил свой земной путь как блаженный муж, который, по псалму Давида, «яко древо, насажденное при исходищах вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет» (Пс. 1: 3). По толкованиям святых отцов, под древом, посаженным «при исходищах вод», можно понимать жизнь во Христе, жизнь при потоке «живой воды» той Премудрости, «Которая соблаговолила воспринять человека для его спасения, чтобы сам человек сделался древом, насажденным при исходищах вод»^[2]. «При исходищах вод» – это в Духе Святом, по сказанному: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7: 37). Самарянке Христос говорил: «Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную» (Ин. 4: 14).

Вот что было источником премудрости поминаемого ныне Саввы – он жаждал «воды живой», стремился к стяжению Духа Святого. И за эту «жажду» Христос сделал его плодоносным деревом, даровал Савве победы над плотскими бранями.

«Алкание правды», молитва о Духе Святом, следовательно, было главным в монашеском устремлении преподобного. Но для того чтобы посеянное в сердце семя Христово принесло плод, нужно было все время выдергивать плевелы, которые постоянно пытается всеять в сердце враг рода человеческого. Поэтому каждый день для святого Саввы был днем борьбы, был выбором между делами плоти и делами духа.

Есть древняя поговорка: дерево познается по плодам. Апостол Павел о плодах плоти и духа писал так:

«Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное… Поступающие так Царствия Божия не наследуют…

Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона.

Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5: 19–24).

Поэтому если мы живем духом, то по духу и поступать должны – должны бороться со страстями и похотями. Такая борьба избавляет от рабства законов плоти и дарует свободу духа.

Апостол Павел призывал: «Поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы. Если же вы духом водитесь, то вы не под законом» (Гал. 5: 16–18). Святой Савва откликнулся на этот призыв апостола. В богослужении мы восхваляем его как жителя пустыни, учителя благотекущих, поскольку он «ум владыку на страсти пагубныя постнически постaвив, мyжески естество понyдив, потщaлся еси хyждшее покорити лyчшему, и плть поработити дyху»^[3].

Худшее – это дела плоти, плод воздействия греха на человека. Лучшее – это дела духа, плод воздействия на человека Духа Святаго. Для того чтобы победил Дух, а не плоть, Савва поставил ум владыкой над пагубной страстью и победил ее с помощью поста, заставляя плоть работать духу.

В святом Савве, как и в обычном человеке, мы видим все аксиомы духовной борьбы и духовной победы. Человек, который стал искать Христа, сразу вступил на брань между влечениями плоти и устремлениями духа. Изучая послания апостола Павла, можно научиться эти «дела плоти и духа» распознавать. Остается только одно: поставить ум во главе принятия всех решений и заставить животные инстинкты, плотские страсти покоряться уму.

Все люди стремятся ко благу. Ум человека способен различать, что на этом пути полезно и что – вредно, какие наши слова и поступки приносят боль, а какие – радость. Ум наш способен сохранять в памяти особо сильные впечатления от пережитых ситуаций, оценивать наши поступки как движимые гневом или состраданием. Ум способен остановить человека во время приступа ревности или сподвигнуть проявить милосердие. Наша плоть, которая испытывает влечение к вкусной еде и телесным наслаждениям, сама по себе не начнет поститься, не решится на подвиг самопожертвования ради высокой идеи, если только ум не будет царствовать над плотью. Царство ума над плотью делает из человека разумное существо, homo sapiens, или, по-другому: человек настолько отличается от животного, насколько ум способен держать в узде свою плоть. Эта простая логика была тем инструментом, который был и остается мотивацией к борьбе за победу духа над делами плоти.

Желание «улучити небесную доброту» не является только лишь монашеским призванием. Это – ответ на слова Христа «жаждущий – иди ко Мне и пей» (Ин. 7: 37), обращенные ко всем христианам.

Пусть же и наши немощные дерева, посаженные среди сада Христова, Бог укрепит Духом Своим Живым. И по молитвам Пречистой Богородицы и преподобного Саввы укрепит в борьбе духа над прилогами плоти.

Аминь.

 

---

^[1] Маркелл Хутынский. Житие преподобного Саввы Сторожевского / Пер. К.П. Ковалева-Случевского // http://www.kkovalev.ru/Savva_Zitie_new.htm.

^[2] Августин, святитель Иппонский. Толкование на первый псалом // http://mystudies.narod.ru/bible/ot/psalms/001augustin.html.

^[3] Служба святому Савве игумену Сторожевскому. Стихира на «Славу» из стихир на «Господи, воззвах».

Иеромонах Ириней (Пиковский)

Святитель Николай, архиепископ Мирликийский, Чудотворец

Тропарь
глас 4
Правило веры и образ кротости,/ воздержания учителя/ яви тя стаду твоему/ Яже вещей Истина./ Сего ради стяжал еси смирением высокая,/ нищетою богатая,/ отче священноначальниче Николае,/ моли Христа Бога,// спастися душам нашим.

Кондак
глас 3
В Мирех, святе, священнодействитель показался еси,/ Христово бо, преподобне, Евангелие исполнив,/ положил еси душу твою о людех твоих/ и спасл еси неповинныя от смерти./ Сего ради освятился еси,// яко великий таинник Божия благодати.

Величание

Величаем тя, Cвятителю отче наш Николае, и чтим святую память Твою, Ты бо молиши о нас Христа Бога нашего.

Слово под праздник святителя Николая

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы празднуем сегодня день смерти святителя Николая Чудотворца. Какое это странное совмещение слов: праздник о смерти… Обычно, когда кого-нибудь застигнет смерть, мы тоскуем и плачем об этом; а когда умрет святой — мы об этом ликуем. Как же это возможно?

Возможно это только потому, что когда умирает грешник, у остающихся тяжело лежит на сердце чувство, что настало время разлуки, хотя бы временной. Как бы ни была крепка наша вера, как бы надежда нас ни окрыляла, как бы мы ни были уверены в том, что Бог любви никогда окончательно не отделит друг от друга тех, которые любят друг друга хоть несовершенной, земной любовью — все-таки остается грусть и тоска о том, что мы не увидим в течение долгих лет лица, выражения глаз, светящихся на нас лаской, не прикоснемся к дорогому человеку благоговейной рукой, не услышим его голоса, доводящего до нашего сердца его ласку и любовь…

Но наше отношение к святому не совсем таково. Даже те, кто был современником святых, уже при их жизни успели осознать, что, живя полнотой небесной жизни, святой не отделился от земли при жизни, и что когда он телом почиет, он все равно останется в этой тайне Церкви, соединяющей живых и усопших в едино тело, в един дух, в едину тайну вечной, Божественной, победившей все жизни.

Умирая, святые могли сказать, как Павел говорил: я подвигом добрым подвизался, веру сохранил; теперь готовится мне награда вечная, теперь я делаюсь сам жертвоприношением…

И вот это сознание – не головное, а сознание сердца, живое чувство сердца о том, что святой не может от нас отлучиться (так же как от нас не отлучается ставший для нас невидимым Христос воскресший, так же как не отсутствует невидимый нам Бог), вот это сознание позволяет нам радоваться в день, когда, как говорили древние христиане, человек родился в вечную жизнь. Он не умер – а родился, вошел в вечность, во весь простор, во всю полноту жизни. Он – в ожидании новой победы жизни, которой мы все чаем: воскресения мертвых в последний день, когда уже все преграды разделения падут, и когда мы возликуем не только о победе вечности, но о том, что Бог и временное вернул к жизни – но во славе, новой сияющей славе.

Один из древних отцов Церкви, святой Ириней Лионский говорит: « Слава Божия – это человек, до конца ставший Человеком…» Святые являются такой славой для Бога; глядя на них, мы изумляемся тому, что Бог может совершить над человеком.

И вот, мы радуемся в день смерти того, кто на земле был небесным человеком, а войдя в вечность, стал для нас предстателем и молитвенником, не отлучившись от нас, оставаясь не только таким же близким, становясь еще более близким, потому что мы делаемся близкими друг другу по мере того, как делаемся близкими, родными, своими Живому Богу, Богу любви. Радость наша сегодня так глубока! Господь на земле пожал, словно зрелый колос, святителя Николая. Теперь он торжествует с Богом, на небесах; и как он любил землю и людей, умел жалеть, сострадать, умел окружить всех и встретить каждого изумительной ласковой, вдумчивой заботой, так и теперь он молится о нас всех, заботливо, вдумчиво.

Когда читаешь его жизнь, поражаешься, что он не только о духовном заботился; он заботился о каждой человеческой нужде, о самых скромных человеческих нуждах. Он умел радоваться с радующимися, он умел плакать с плачущими, он умел утешить и поддержать тех, кому нужно было утешение и поддержка. И вот почему народ, мирликийская паства его так полюбила, и почему весь христианский народ так его чтит: ничего нет слишком ничтожного, на что он не обратил бы внимание своей творческой любви. Нет ничего на земле, что казалось бы недостойно его молитв и недостойно его трудов: и болезнь, и беднота, и обездоленность, и опозоренность, и страх, и грех, и радость, и надежда, и любовь – все нашло живой отклик в его глубоком человеческом сердце. И он нам оставил образ человека, который является сиянием Божией красоты, он нам в себе оставил как бы живую, действующую икону подлинного человека.

Но оставил он нам ее не только для того, чтобы мы ликовали, восхищались, изумлялись; он нам оставил свой образ для того, чтобы мы от него научились, как жить, какой любовью любить, как забывать себя и помнить бесстрашно, жертвенно, радостно всякую нужду другого человека.

Он нам оставил образ и того, как умирать, как созреть, как встать перед Богом в последний час, отдав Ему душу радостно, словно возвращаясь в отчий дом. Когда я был юношей, мой отец мне раз сказал: научись в течение твоей жизни так ожидать смерть, как юноша трепетно ожидает прихода своей невесты… Вот так ждал и святитель Николай часа смертного, когда раскроются смертные врата, когда падут все узы, когда вспорхнет душа его на свободу, когда ему дано будет лицезреть Того Бога, Которому он поклонялся верой и любовью. Так и нам дано ждать — ждать творчески, не ждать оцепенело, в страхе смерти, а ждать с радостью того времени, той встречи с Богом, которая нас сроднит не только с Живым Богом нашим, со Христом, ставшим человеком, но и с каждым человеком, потому что только в Боге мы делаемся едины…

Отцы Церкви нас призывают жить страхом смертным. Из столетия в столетие мы эти слова слышим, и из столетия в столетие мы их превратно понимаем. Сколько людей живет страхом того, что вот-вот наступит смерть, и за смертью – суд, а за судом – что? Неизвестно. Ад? Прощение?.. Но не об этом страхе смертном говорили отцы. Отцы говорили о том, что если бы мы помнили, что через мгновение можем умереть, как бы мы спешили делать все добро, которое мы еще можем успеть сделать! Если бы мы думали постоянно, трепетно о том, что стоящий рядом с нами человек, которому мы сейчас можем сделать доброе или злое, может умереть – как бы мы спешили о нем позаботиться! Не было бы тогда никакой нужды, ни большой, ни малой, которая превосходила бы нашу способность жизнь посвятить человеку, который вот-вот умрет.

Я уже сказал нечто о своем отце; простите – я скажу еще одно личное. Моя мать три года умирала; она это знала, потому что я это сказал ей. И когда смерть вошла в нашу жизнь, она жизнь преобразила тем, что каждое мгновение, каждое слово, каждое действие – потому что оно могло быть последним – должно было быть совершенным выражением всей любви, всей ласки, всего благоговения, которые между нами были. И вот три года не было мелочи и не было крупных вещей, а было только торжество трепетной, благоговейной любви, где все сливалось в великое, потому что и в одном слове можно заключить всю любовь, и в одном движении можно выразить всю любовь; и это должно быть так.

Святые это понимали не только по отношению к одному человеку, кого они любили особенно ласково и на протяжении каких-то малых лет, на которые у них хватало духа. Святые умели так жить в течение целой жизни, изо дня в день, из часа в час, по отношению к каждому человеку, потому что в каждом они видели образ Божий, живую икону, но – Боже! – порой такую оскверненную, икону такую изуродованную, которую они созерцали с особенной болью и с особенной любовью, как мы созерцали бы икону, затоптанную в грязь перед нашими глазами. А каждый из нас грехом своим затаптывает в грязь образ Божий в себе.

Подумайте над этим. Подумайте над тем, как славна, как дивна может быть смерть, если только мы проживем жизнь, как святые. Они – подобные нам люди, отличающиеся от нас только смелостью и горением духа. Если бы мы подобно им жили! И как богата могла бы быть для нас память смертная, если вместо того, чтобы называться, на нашем языке, страхом перед смертью, она была бы постоянным напоминанием, что каждое мгновение есть и может стать дверью в вечную жизнь. Каждое мгновение, исполненное всей любовью, всем смирением, всем восторгом и крепостью души, может распахнуть время к вечности и нашу землю сделать уже местом, где явлен рай, местом, где живет Бог, местом, где мы едины в любви, местом, где все дурное, мертвое, темное, грязное побеждено, преображено, стало светом, стало чистотой, стало Божественным.

Дай нам Господь вдуматься в эти образы святых, и не друг друга, даже не себя спрашивать о том, что же делать, а обратиться прямо к ним, к этим святым, из которых некоторые были поначалу разбойниками, грешниками, людьми страшными для других, но которые сумели величием души воспринять Бога и вырасти в меру возраста Христова. Станем их спрашивать… Что с тобой случилось, отче Николае? Что ты сделал, как ты раскрылся силе Божественной любви и благодати?.. И он нам ответит; он своей жизнью и своей молитвой сделает для нас возможным то, что нам кажется невозможным, потому что сила Божия в немощи совершается, и все нам доступно, все нам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе.

Аминь.

Слово, произнесенное на всенощной под праздник святителя Николая, 18 декабря 1973 г., в храме его имени, что в Кузнецах (Москва)

Митрополит Сурожский Антоний

Источник: сайт pravoslavie.ru (18.12.2011 г.)

Епископ Ворзельский Исаакий (Андроник), наместник Свято-Покровской Голосеевской пустыни

13 декабря 2016 года в храме иконы Божией Матери «Живоносный источник» Свято-Покровской Голосеевской пустыни состоялись торжества по случаю возведения в сан епископа наместника Голосеевской пустыни архимандрита Исаакия (Андроника).

Господу было угодно, чтобы хиротония свершилась в день, когда Церковь Небесная и земная прославляет всехвального апостола Андрея Первозванного, который, по преданию, водрузил крест на месте будущего града Киева. И в этом усматривается особый Промысл Вседержителя, ибо в образе этой удивительной и яркой личности перед нашим духовным взором представляется замечательный пример неутомимого и ревностного служения Богу – служения, в основе которого лежала непоколебимая и пламенная вера в Спасителя и готовность нести благую весть о Воскресении Христовом даже до края земли.

Это особый день для нашего монастыря. Разделить радость сегодняшнего торжества приехали сотни верующих.

В этот торжественный день совершилась Божественная литургия, которую возглавил Блаженнейший митрополит Киевский и всея Украины Онуфрий.

Его Блаженству сослужили наместник Свято-Успенской Киево-Печерской Лавры митрополит Вышгородский и Чернобыльский Павел, управляющий делами УПЦ митрополит Бориспольский и Броварский Антоний, митрополит Тульчинский и Брацлавский Ионафан, митрополит Черкасский и Каневский Софроний, митрополит Николаевский и Очаковский Питирим, митрополит Белоцерковский и Богуславский Августин, митрополит Могилев-Подольский и Шаргородский Агапит, викарий Патриарха Антиохийского епископ Ерзрумский Каис, архиепископ Белогородский Николай, архиепископ Уманский и Звенигородский Пантелеимон, архиепископ Яготинский Серафим, епископ Банченский Лонгин, епископ Ирпенский Климент, епископ Фастовский Дамиан, а также духовенство монастыря и Киевской епархии, гости обители в священном сане.

Рукоположение во епископа совершалось с особой торжественностью. Празднование происходило в теплой атмосфере, исполненной любви и духовной радости.

Перед началом литургии поставляемый во епископа архимандрит Исаакий засвидетельствовал перед собором иерархов, духовенства и народом чистоту и каноничность православного вероучения.

Избранный во епископа дал клятвенное обещание нерушимо содержать православную веру, блюсти правила святых Апостолов, Вселенских соборов и святых Отцев. Произносил он эту присягу, стоя на изображении орла, знаменующего, что епископ должен верою и добродетелью возвышаться над всеми, возносясь духом к небесам.

Чин архиерейской хиротонии совершился после малого входа и пения Трисвятого, перед чтением Апостола. Этот момент литургии выбран для хиротонии потому, что после пения Трисвятого архиереи поднимаются на горнее место, где новопоставленный епископ занимает своё место среди них.

После совершения глубоких по содержанию молитв хиротонисуемый принял и облачился в  архиерейские одеяния – саккос, омофор, крест, панагию и митру.

Величественное литургическое действо, сопровождаемое благоговейным пением, завершилось тем, что уже перед чтением Евангелия новый владыка Исаакий занял место между новыми собратьями – епископами.

По завершении Литургии Его Блаженство, преподав с любовью свое отеческое наставление, вручил новопоставленному епископу архиерейский жезл как символ пастырской власти.

Восприняв из рук Предстоятеля жезл, епископ Исаакий преподал народу своё первое архипастырское благословение.

Архипастыри, духовенство и верующие Украинской Православной Церкви поздравили Преосвященнейшего епископа Исаакия с днём хиротонии и пожелали  преуспеяния в дальнейшем архипастырском делании.

Согласно православному вероучению, епископ – продолжатель и преемник апостольского служения в Церкви. Он пастырь и учитель, наставник и отец вверенных ему людей Божиих.

«Епископу вверены люди Господни, и он воздаст ответ о душах их» (39-е Апостольское правило).

Вступая на стезю архипастырства, епископ никогда не должен забывать о своем главном предназначении: он является преемником апостолов не только по непрерывной цепи рукоположений, восходящей непосредственно к первым ученикам Господа, но прежде всего по сути и духовному смыслу возложенного на него Богом служения – быть свидетелем Христовым на земле даже до смерти.

«Без епископа ни Церковь Церковью, ни христианин христианином не только быть, но и называться не может. Ибо епископ, как преемник апостольский, возложением рук и призванием Св.Духа, получив преемственно данную ему от Бога на земле и, по священнодействующей силе Духа Святого, обильный источник всех таинств Вселенской Церкви, которыми приобретается спасение. Епископ столько же необходим для Церкви, сколько дыхание для человека и солнце для мира» (Послание восточных патриархов).

СЛОВО НА ВРУЧЕНИЕ ЖЕЗЛА ПРЕОСВЯЩЕННОМУ ИСААКИЮ (АНДРОНИКУ),
ЕПИСКОПУ ВОРЗЕЛЬСКОМУ, ВИКАРИЮ КИЕВСКОЙ МИТРОПОЛИИ

Преосвященный епископ Исаакий!

Сугубая благодать Святого Духа, сегодня воспринятая тобой в священной архиерейской хиротонии, да соделает тебя достойным совершителем высокого и ответственного епископского служения Святой Православной Церкви.

Святитель Феофан Затворник научает: «Епископство — корень пастырства. Оно изливает благодать от Бога через священство на весь мир, особенно же на верующих. Так, никто не приходит к Богу и от Него не получает милостей иначе как через священные лица… Дело пастыря есть дело апостольское, и дух пастыря должен быть апостольский. Это — живая и деятельная ревность о спасении душ».

Велики наши обязанности, как стражей Дома Господня, как архипастырей Церкви Христовой. И Пастыреначальник Господь требует от нас, пастырей, прежде всего, любви к пастве своей, любви самоотверженной, до готовности самопожертвования. Добрый пастырь, по слову Спасителя, должен душу свою полагать за овцы своя, ибо он живет не своей жизнью, но жизнью своих пасомых. Все их радости и печали сознает и чувствует, как свои собственные. И благо будет нам и пастве нашей, если этой любовью будет проникнуто наше архипастырское служение Церкви и людям.

«Христос, после восстания из мертвых, троекратно вопрошал Петра: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?», и Петр отвечал: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Тогда Христос сказал ему: «Паси овец Моих» (Ин. 21, 15-17). Из этого видим, что пастыри, когда хотят проявить свою любовь ко Христу, должны проявить ее на деле — пасти овец Его. Христос любит Своих овец, ибо стяжал их Кровию Своею. Поэтому если кто хочет любить Христа, как каждый должен, тот должен любить овец Его, и пасти их, и представить их Ему целыми, не нерадеть о них, как делают наемники», — пишет святитель Тихон Задонский.

Помни, что Христос приходил не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих. Живя на земле, Христос служил делу спасения человеческого рода. После Вознесения Христа Спасителя на небо это служение, согласно Его повелению, совершали апостолы, а после апостолов оно таинственно переходило и переходит к их преемникам, одним из которых являешься теперь и ты. «Старайся представить себя Богу достойным, делателем неукоризненным, верно преподающим слово истины» (2 Тим. 2,15).

Много лет ты трудился на послушании наместника Свято-Покровской Голосеевской пустыни. Плоды твоих добрых пастырских трудов очевидны и явны для всех. Продолжай также усердно служить и трудиться на благо Святой Матери Церкви в архиерейском достоинстве, дабы принести еще более обильный плод во славу Божию, «к совершению Святых, для созидания тела Христова» (Ефес. 4,11).

А сейчас прими жезл сей и начни свое архипастырское служение преподанием благословения православному народу, молившемуся о тебе во время твоей хиротонии.

МИТРОПОЛИТ КИЕВСКИЙ И ВСЕЯ УКРАИНЫ ОНУФРИЙ

ПРЕДСТОЯТЕЛЬ УКРАИНСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Источник: сайт http://goloseevo.com.ua